Я помню его карие глаза.
И взгляд, что прятал он;
Когда, вспылив, я ему сказала то,
Что съесть нельзя тех лакомств, что держал в руке невинно.
Ему казалось, нет вкусней еды,
Чем кексы эти, что держал в ладошке.
А голос мой с какой-то высоты твердил:
- Все нужно выбросить до крошки.
Отвел он взгляд, усевшись на кровать
И голову втянув почти что в плечи.
Не понимал, что я хочу сказать,
Что есть режим, диета, что здесь лечат.
Твердила я про боли в животе,
Заученные мной когда-то.
Погрешность вызывает их в еде.
А он склонил головку виновато.
Я пригрозила: "Маме передай.
Нельзя все эти кексы, карамели,
И все обратно ей домой отдай".
Глаза его куда-то вниз глядели.
И он молчал, не поднимая взгляд,
О чем он думал, не узнать теперь мне,
Да и не мама вовсе принесла
Ему все эти кексы, карамели.
Из детского приюта поступил,
И принесли ему все эти сласти.
Чтоб хоть чуть-чуть счастливей был,
Избавился скорее от напасти.
И в тот момент, готова я была,
Как говорят, сквозь землю провалиться,
Куда-то подевались все слова.
И в горле ком. Ой. надо извиниться.
А что сказать, слова, где отыскать,
Которые залечат его рану?
И даже нежные из них - ничто
Средь тех, что скажет мама.
Заботы мамы и любви
Такие дети не имели.
Не смогут осознать они.
Что это слаще карамели.
А сколько их по всей стране
"Зажевывают" судеб раны?
И лечат их врачи везде,
Вы не бросайте деток, мамы!
Прошел тот день. Забыть давно пора.
Ведь я желала только лишь добра.
И рвется мое сердце в клочья,
Что не могу ему помочь я.
Забыв режим, забыв диету.
Смогу - ли взгляд забыть я этот?
Да, пусть едят хоть кексы, хоть бананы,
Лишь не бросайте деток, мамы!